к другим статьям

«Ухватя жердь, бил его до полусмерти и хотел топором иссечь». Криминальная обстановка в Ингерманландии в период шведского владычества.

Чепель Александр Иванович, к.ист.н.

В 1617 году Россия, ослабленная в результате Смутного времени, вынуждена была уступить Швеции северо-западные русские земли – те, которые в наше время занимают Петербург и Ленинградская область. На местности граница была обозначена сохранившимися в некоторых местах до сих пор межевыми камнями, на одной стороне которых высекались три короны (шведский знак), на другой – крест (русский маркер). Отношения местного населения с новыми властями складывались по-разному, но никуда не делись и прежние «болевые точки», в том числе – различные проявления криминального характера.

Как же развивались русско-шведские отношения после 1617 года? Швеция и Россия после Столбовского мира, по выражению некоторых исследователей, находились в состоянии «полувражды – полудружбы» и взаимно нуждались в военно-политическом союзе против общего на тот момент врага – Речи Посполитой. Кроме того, оба государства стремились к налаживанию стабильных торговых отношений. Россия обладала достаточно богатыми запасами хлеба, которого не хватало в Швеции, а со шведских территорий Московское царство получало металлы, в первую очередь – дефицитную в России медь. Поэтому в течение XVII века «политические весы» находились как минимум в состоянии равновесия, и правительства обеих стран-соседей старались сохранять мирные отношения. Но это политика «высших сфер», а «на местах» события не всегда развивались в русле «кардинальной линии», заложенной в Стокгольме и Москве. По обе стороны новой границы местные власти вынуждены были бороться с незаконными действиями жителей порубежья, интересы которых находились в стороне от столичной политики.

Наведению порядка в приграничных землях препятствовал ряд обстоятельств. Во-первых, Россия и Швеция в этот период вели дорогостоящие войны, и ресурсы на оборону общей границы выделялись по остаточному принципу. В приграничных гарнизонах зачастую не хватало людей и вооружения. В дефиците были переводчики, так необходимые для оперативного решения приграничных споров. Зачастую переводчиков «в пожарном порядке» присылали из столиц, чтобы разобраться в проблеме, которую не являвшиеся полиглотами представители местных властей разрешить были не в состоянии. Во-вторых, люди, разделённые линией границы (родственники, деловые партнёры и т.п.), не прервали прежних контактов, и взаимодействовали друг с другом по-прежнему, стараясь игнорировать рубежные препоны.

Откуда мы узнаём о положении дел в находившихся под шведским владычеством землях? Непосредственно контролировали ситуацию в приграничье русские воеводы и их «визави» – коменданты шведских приграничных крепостей, в русских документах именуемые «державцами». Их переписка, хранящаяся в отечественных архивах, позволяет с достаточной полнотой реконструировать положение в приграничных областях. Объём материалов очень велик – документы повествуют о конокрадстве, грабежах, похищении чужих жён, контрабандной торговле и т.д. Мы рассмотрим одно из редких преступлений, повлёкшее человеческие жертвы – обыкновенно обходились без «убийства до смерти». Следует учитывать, что не всегда документы позволяют точно локализовать «место преступления» с привязкой к современной карте. «Смертоубийство», о которых пойдёт речь, скорее всего, произошло у современного села Орлино, что на Орлинском озере, на территории современного Гатчинского района Ленинградской области.

В 1630 г. сюда, в шведские тогда пределы, проникли царские подданные, и убили двух «латышей» при попытке увести у них лошадей и поживиться домашним скарбом. Отметим, что тогдашний термин «латыши» не имел конкретного «этнического» наполнения, а «в широком смысле» обозначал прибалтийско-финское население, исповедовавшее лютеранство. Конокрадство было одним из самых распространённых преступлений в приграничье: лошадь – не только ценное имущество, но идеальное транспортное средство для увоза награбленного. Злоумышленники были задержаны русскими властями по сигналу со шведской стороны. Предварительное следствие, проведённое администрацией новгородского воеводы, выявило предполагаемых соучастников преступления. Ими оказались двое русских подданных – Прошка Мельничник и Харка, а также подданный шведского короля, «латыш» из Ингерманландии, Гаврилко Еустратьев. Дело оказалось резонансным. О нём стало известно даже шведскому королю Густаву II Адольфу, который, несмотря на погруженность в бушевавшую в Европе Тридцатилетнюю войну, «взял дело на карандаш» и требовал регулярно докладывать ему о ходе следствия.

Не удивительно, что задержанные стали выгораживать себя. Прошка Мельничник пытался обвинить в организации конокрадства Филиппа Лугвенева – хозяина, у которого он, Прошка, строил мельницу. Якобы Филипп, систематически отправлявший своих дворовых людей за рубеж с целью конокрадства, говорил Прошке «и не одинова, чтоб он с человеком его с Харкою ходил в зарубежные деревни лошадей красть». За отказ хозяин якобы «бил его до полусмерти напрасно. И он от мельничного дела отстал, для того, что похвалялся на него Филипп Лугвенев, хотел его убить до смерти или ис пищали застрелить». Заметим, что современные исследователи упоминают об организаторской роли землевладельцев шведско-русского приграничья в кражах и грабежах зарубежного имущества.

Вернёмся к документу. Вскоре к оставшемуся без работы, и, очевидно, без средств существования Прошке обратился упомянутый Харка, в очередной раз отправленный Филиппом Лугвеневым за рубеж для кражи лошадей. Он предложил всё же решиться пойти с ним в шведские владения: «там де промыслим себе по лошади». На этот раз Прошка не устоял, и «с ним за рубеж пошёл». Встретившийся по дороге упомянутый Гаврилко присоединился к ним. После увода лошадей, по словам Прошки, Харка был весь «в крови», хотя, кто убил «латышей», Прошка «не видел и Харку не расспрашивал». Итак, таков был рассказ Прошки Мельничника.

Шведский подданный Гаврилко поначалу сказал, что и вовсе не участвовал в уводе животных, а лишь встретил конокрадов «на мосту, идущими с лошадьми в царскую сторону». Затем изменил показания, утверждая, что натолкнувшиеся на него Прошка и Харка «изымав его, связали и повели с собою», а после завершения предприятия «привели его к вере, што про них тово никому не сказать, что они за рубежом были», и потому Гаврилко «побитых латышей не видел, сидел связан в лесу». В оправдание первоначальных неверных показаниях заявил, что отвечал «исторопясь, по руски говорить мало умеет, и рассказать подлинно не умел». Так представил дело шведский подданный Гаврилко Еустратьев.

Филипп Лугвенев объяснил дело иначе. По его словам, «говорил он Прошке, что он мельницу делает мешкотно, гуляет. И Прошка стал ему говорить, невежливо, и он за то излаял его матерны. А Прошка излаял его матерны ж. И он хотел его ударить по уху. И Прошка, ухватя жердь, бил его до полусмерти и хотел топором иссечь». Далее Филипп отрицал свою организаторскую роль в преступлении, приведшем к трагической развязке и громкому международному резонансу: «он их не посылал грабить за рубеж, а Харка от него сбежал безвестно». На обвинения по поводу систематического приёма из-за шведского рубежа краденых лошадей, приводимых его дворовыми людьми, Лугвенев заявил, что его человек Яшка недавно был отпущен «за рубеж к отцу, побыл там с неделю, да опять пришел к нему и привел кобылу, и сказал, что ту буру кобылу дал ему отец».

Противоречивые показания завели следствие в тупик. Русские власти решились на крайние меры. Прошку с Харкой допросили «с пристрастием», но и после пыток показания они не изменили. Поскольку виновники убийства так и не определились, «хотели их еще пытать. И они повинились, а сказали, побили де тех латышей они. А пошли де было за рубеж к племени своему, Прошка к сестре, а Харка к брату». На грабёж их подбил якобы именно Гаврилко, указавший конкретное селение, «а они до того про тех латышей не ведали».

В вышеприведённых показаниях важно указание подследственных на причину нелегального пересечения границы – стремление к общению с зарубежными родственниками. Разделение семей новой границей значительно увеличило заботы местных властей, возросло число нелегальных трансграничных мигрантов – перебежчиков. Родственники систематически совершали переходы за рубеж по различным надобностям, не уведомляя об этом приграничные администрации, без официальных разрешительных документов – «проезжих грамот». В случае поимки оправдание своего проступка необходимостью навестить заграничного «родимца» зачастую служило смягчающим обстоятельством в глазах властей. Да, «был без проезжей», но хотел-то лишь «своих детей навестить». Ведь не был же, к примеру, заслан с другой стороны в качестве лазутчика для сбора сведений о боеспособности приграничных гарнизонов соседнего государства – и то ладно!

Интересно также приведённое выше оправдание Филиппа Лугвенева о присутствии на его дворе якобы краденой кобылы. Это его дворовый Яшка привёл её из-за рубежа вроде бы от своего отца. Откуда было знать хозяину, что Яшка конокрад? Здесь не так важна законопослушность того же Яшки и честность его господина. Существенна сама возможность жителей шведско-русского приграничья оправдывать появление обнаруженного чужого имущества тем, что получено оно законным путём, от заграничных родственников. Пока включались бюрократические механизмы расследования, пока шла переписка администраций через рубеж, злоумышленник выигрывал время.

Вернёмся, однако, к следствию об убийстве зарубежных «латышей» и подведём итоги. Обстоятельства рассмотренного дела вскрывают важные обстоятельства, препятствовавшие шведским властям, несмотря на контроль над ходом следствия со стороны самого короля, в короткие сроки добиться выявления виновных. Несмотря на попытку участника этой своего рода «международной трансграничной банды» Гаврилко, «латыша» из Ингерманландии, убедить следователей в плохом знании русского языка, рассмотренный случай демонстрирует, что этнические, религиозные и языковые различия не служили непреодолимым препятствием к трансграничному общению. Зачастую расследование тормозилось круговой порукой, практиковавшейся приграничным населением или элементарным страхом расправы со стороны злоумышленника, на которого мог поступить донос. Кроме того, разделение многих семей линией границы могло использоваться преступниками как оправдание своего нелегального нахождения на территории соседнего государства тягой к родственному общению, избегая при этом обвинения в худших намерениях – в шпионаже, грабежах и т.д. Действенным способом добиться признания в совершении преступления могло быть применение пыток, но к иностранным подданным эта мера была неприменима. Именно по этой причине ведшие следствие русские воеводы «пытать Гаврилку не велели, потому что он человек зарубежный».

Между прочим, вероятно, подвергшиеся нападению «латыши» оказались в приграничье в рамках программы по заселению этих земель, инициированной самим шведским королём. Густав II Адольф считал ненадёжным положение, при котором большинство населения приграничных с Московским государством земель было тесно связано с прежними соотечественниками, поэтому издал в 1622 г. «ингерманландскую капитуляцию» – закон о приглашении в Ингерманландию переселенцев из других областей королевства и из соседних стран, но суровые природные условия отпугнули переселенцев. К примеру, в 1628 г. комендант Нарвы сообщал русскому воеводе, что из шведских владений сбежали «в Русское царство с Дудоровского погоста 35 семей с женами и с детьми, и с слугами и с лошадьми, и с коровы и со всеми животы» переселенцы, которые в шведское приграничье «приведены из Любской земли».

Рассмотренный эпизод с убийством «латышей» заставляет задуматься, что, возможно, не только зона рискованного земледелия не позволила мигрантам закрепиться в шведско-русском приграничье. Отсутствие безопасности жизни и имуществу также могло сыграть здесь важную роль.

Литература:
Селин А.А. Ладога при Московских царях. СПб.: Старая Ладога, 2008.
Чепель А.И. «Пастухов те воры били до умертвия…»: криминальная обстановка в шведско-русском приграничье после Столбовского мира // Метаморфозы истории: научный альманах. Вып. 5. Псков, 2014. С. 370–390.