Пожар в зимнюю ночь
Морозным вечером 17 (по старому стилю) декабря 1837 года, когда Николай I с императрицей Александрой Федоровной и старшей дочерью Марией Николаевной в Большом театре смотрели «Баядерку» с Марией Тальони в главной роли, в Зимнем дворце, в котором младшие царские дети праздновали «маленькую ёлку», начался пожар, навсегда разделивший историю императорской резиденции на «до» и «после».
Причины пожара и история восстановления дворца неоднократно описаны в литературе. Остановимся на эпизодах, не так часто упоминаемых в книгах и статьях, но являющихся яркими штрихами колоссального архитектурного подвига: вспомним о цене спасения Эрмитажа, о необыкновенной тишине на Дворцовой площади, о первых послепожарных мероприятиях и о неоднозначной реакции общества на памятную медаль.
Зимний дворец погибал в огне. Однако рядом находилось сокровище, потеря которого, по словам современника, стало бы «истинным национальным трауром», восстановить которое было бы невозможно, — Эрмитаж с бесценными коллекциями произведений искусства. Здания Эрмитажа надо был спасать. Проблема усугублялась тем, что ветер дул именно в его направлении — к востоку.
Для спасения Эрмитажа выбрали ту же тактику, которую первоначально пытались применить в Зимнем дворце: создавали брандмауэры, в данном случае —закладывая проемы и таким образом воздвигая на пути огня сплошную каменную стену, которую пожарные постоянно поливали из брандспойтов. Современник вспоминал: «… самая Миллионная улица, между дворцовым манежем и Эрмитажем, — вся эта часть местности представляла собой полное наводнение. Крытая галерея, выходящая из стены дворца и упирающаяся в Эрмитаж, составляла именно проход в Эрмитаж, который совершенно был разломан и оставались одни только железные брусья, протянутые от стены дворцовой до стены Эрмитажа, на которых был наслан пол галереи, когда она существовала. И вот, на этих-то брусьях громоздились нижние чины как пожарной команды, так и войск, присланных им в помощь. Все имели в руках стволы пожарных труб, направленные и действующие в отверстие стены дворца, из которого страшная масса огненного пламени выбивалась наружу. Одновременно снизу, на улице, было тоже сосредоточено несколько пожарных труб на одном месте, как будто наведенные батареи, действующие по одному и тому же предмету. Все это огромное количество труб, действующих совокупно, имело ту силу, что заставляло неоднократно выбивавшееся из прохода стены дворца огненное пламя потухать, и местность в этот момент покрывалась как будто темнотою… Но затем, все вновь как будто разверзалось. Силою ветра страшное пламя с треском вылетало из прохода стены, обдавало людей, громоздившихся на железных брусьях; люди обожженные падали с брусьев и убивались. При виде этого кровь застывала в жилах, до того это было поразительно. С сим вместе было заметно, что каждая таким образом поражающая сцена ужасно озлобляла людей; наши солдатики вмиг взбирались на стену на смену упавшим и с большим упорством напрягали все человеческие усилия. Самоотвержение, самопожертвование действовавших при пожаре нижних чинов может быть смело названо безпримерным». Коллекции были спасены.
Пожарные в Санкт-Петербурге ночью. Сверчков Н.Е. 1845 год
Между тем, спасенные из Зимнего дворца вещи складывали у подножия Александровской колонны. На Дворцовой площади полукругом стояли солдаты, охранявшие пространство между дворцом и Александровской колонной, за ними находился второй огромный полукруг «зрителей» — всю ночь жители Петербурга стекались к пожарищу и застывали перед скорбным зрелищем. Всех поражало, что при таком огромном стечении народа на площади стояла полнейшая тишина. Е.П. Самсонов, адъютант графа Бенкендорфа по управлению делами главной императорской квартиры и конвоя, пишет: «Дворцовая площадь, Главный штаб и все окрестные дома были буквально залиты светом… Сильное и незабвенное впечатление произвело на меня это зрелище, когда, прискакав на площадь, я увидал это громадное произведение архитектуры, объятое пламенем и извергающее из недр своих, подобно Везувию, адский огонь и черные столбы дыма; этот народ, в несколько десятков тысяч человек, безмолвной стеною окружавший пожарище, все без шапок (несмотря на довольно сильный мороз), некоторые крестились; но все стояли неподвижно, как громом пораженные; наконец, эта общая тишина, никогда не встречающаяся при обыкновенных пожарах: все это вместе взятое представляло великолепно потрясающую картину». Ему вторит неизвестный автор, оставивший воспоминания, — человек, явно не принадлежащий к высшему сословию, один из тех, кто стоял в толпе: «Мы ходили смотреть, воображая, что ужаснейшая тревога, но что же напротив была такая тишина, что можно было подумать, что никто будто и не работает». Все, кто оказался в это время на площади, были слишком потрясены случившимся…
Клод Жозеф Верне. Пожар в Зимнем дворце. 1838
Работы по восстановлению дворца начались уже на второй день после окончания пожара. Первое, что необходимо было сделать, — разобрать все, что осталось, и отсортировать то, что еще можно использовать, хотя на первый взгляд казалось, что ничего, кроме мусора, на месте пожарища нет. Разбор завалов начался с сортировки искореженного огнем, еще даже не остывшего кровельного железа, часть которого отправили на литейный завод для переработки. Хотя пожар уже окончился, в огромных руинах многое ещё тлело. Л.М. Баранович, руководивший рабочими ротами «мастеровых и нижних чинов», вспоминал: «…погашенные водою горячие паркеты с их основаниями, не взирая на жар и удушье дыма выбрасывались в окна на площадь, где вторая команда и пожарные отделения эти груды снова гасили и раскидывали, чтобы они тоже не возгорались». Сортировали также то, что еще несколько дней назад было великолепным мрамором, лепкой, деревянной резьбой, а теперь представляло собой просто мусор.
Второй задачей стало перекрытие дворца временной кровлей. За три недели по проекту В.П. Стасова установили леса и эту кровлю воздвигли. Но тут случилось непредвиденное. Баранович пишет: «Казалось после обеспечения здания от сырости и обгорания команда могла бы иметь отдых: но случилось не так, деятельность ея должна была удвоиться, ибо временные леса из материала в несколько дней до таковой степени иссушились, что безпрестанно угрожали сгорением, почему команды, разставленные по всему дворцу, день и ночь принуждены были безпрестанною поливкою прекращать волю огня».
Перед началом работ внутри здания «у подножия» Парадной (Иорданской) лестницы был отслужен молебен, на котором присутствовали члены созданной комиссии, архитекторы, директор чугунолитейного завода М.И. Кларк и подрядчики, обязавшиеся поставлять материалы. На это богослужение из «деревянного дворца» Петра I доставили образ Спаса Нерукотворного. Обратимся опять к воспоминаниям Барановича: «После молебствования две тысячи мастеров каменщиков приступили к следующим работам: старые стены, колонны, своды и прочее к сломке назначенные, согласно высочайше утвержденного плана, разламывались, а местность очищалась и мусор днем и ночью отвозился на Петровский остров и Царицын луг. На упраздненных местах возводились каменные 52 стены с колоннами, горшечные и обыкновенные своды, равно как и с наружной стороны, для главного Посольского подъезда и над оным садика, и для Гербовой залы две капитальные пристройки с фундаментами на сваях, предварительно обитых. Между упомянутыми работами закладывались рамы всех дверей и окон лиственного дерева».
Николай Павлович намечал восстановить дворец к Пасхе 1839 года, и первый серьёзный итог работ был подведен за полгода до объявленного срока их окончания. В Российском государственном историческом архиве сохранился «Краткий отчет о работах, произведенных по возобновлению Зимнего дворца с открытия оных до 26 сентября 1838 года», зафиксировавший, что было сделано в каждом из помещений. К этому времени были закончены практически все общестроительные работы: увеличен объем Белого (Гербового) зала, сделана пристройка на высоту трех этажей у Новой (Помпейской) галереи для размещения в ней Зимнего сада, установлены все плоские перекрытия, сложены горшечные своды и перегородки, вставлены дверные и оконные рамы, выполнены из кирпича колонны и пилястры, на Иорданской лестнице установлено десять колонн из сердобольского гранита и «сведены над оными арки с архитравами». В ряде залов были начаты и отделочные работы: во многих помещениях (Малом Зале, Золотой (Малахитовой), Розовой и Малиновых гостиных императрицы и др.) «к стенам приложен грунт под фальшивый мрамор», в Большой церкви подшиты потолки и падуги медью и «начата установка выбитых из меди украшений и рамы кругом плафон, начата установка в арках и куполе украшений из папье-маше, на медных листах выписаны фигуры четырех евангелистов в куполе». Император подвел итог резолюцией «Честь и слава! Прекрасно! И когда все к сроку будет кончено, то будет еще лучше».
Зимний дворец. «Большая церковь (Дворцовая церковь Спаса Нерукотворного)». Акварель Э. П. Гау. 1860-е гг. Эрмитаж (С.-Петербург).
Торжества в честь возобновления дворца после пожара состоялись 26 марта 1839 года. К этому сроку была выбита медаль. На лицевой стороне изображен вензель Николая I под императорской короной, сверху полукругом надпись «БЛАГОДАРЮ». На оборотной стороне — изображение главного фасада дворца с развевающимся императорским штандартом, сверху полукругом надпись: «УСЕРДИЕ ВСЕ ПРЕВОЗМОГАЕТ», внизу трехстрочная надпись: «ВОЗОБНОВЛЕНИЕМ НАЧАТ ВЪ 1838 Г. ОСВЯЩЕН В 1839 Г.»
В обществе проявляли большое внимание к медали, что выражалось в самых разных формах. М.А. Корф в своих «Записках» формирует два диаметрально противоположных, но при этом показательных примера.
Прежде всего, к данной награде относились как к святыне: «Мне рассказывал ульянковский священник, что вечером того дня возвращавшиеся из Петербурга в Петергоф драгунские солдаты остановили на дороге одного мастерового, уже украшенного новой медалью, расспрашивали его, разглядывали медаль, и, с восторгом прикладываясь к ней как к иконе, кричали, что отдали бы последнюю копейку за царское "благодарю"».
Однако были попытки и высмеять награждение медалью за, казалось бы, не героические поступки: «Актер Григорьев мастерски и совершенно с натуры передавал на сцене бородатых купцов, и мещан и к мелким пиесам и фарсам, которые именно для него сочинялись в этом роде, подбавлял еще иногда и от себя. В самый год возобновления дворца была поставлена на сцену подобная безделка под заглавием «Купец третьей гильдии», и Григорьев, занимавший в ней первую роль, вставил со своей стороны следующий диалог, которого не было в оригинале.
Является купец в голубою ленточкою в петлице — сам Григорьев; между разговором один из его товарищей замечает это украшение и с любопытством спрашивает:
— Это верно за Бородино?
— Нет-с! Это такс-с!
— Как так-с?
— Да так-с, по искусственной части.
— Что это значит?
— Да мы вывезли фунтов тридцать мусору-с.
Хохот публики был, разумеется, неудержимый; но Григорьева послали на придумывать другие, более пристойные остроты на гауптвахту, где он просидел неделю. После государь сам со смехом рассказывал, что при следующем представлении пиесы, на вопрос: «верно это за Бородино»; Григорьев отвечал: «нет-с, это дело постороннее, мое почтение», и ретировался со сцены.
Так или иначе, ценой усилий огромного количества человек (число одновременно работавших доходило до 10 000) в рекордные сроки (15 месяцев после пожара) «дворец восстал из пепла в прежнем и даже большем по сравнению с прежним величин».
Иллюстрация в анонсе текста: Пожар Зимнего дворца 17 декабря 1837 года. Акварель Б. Грина. 1838. ГЭ
По материалам книги Т.Л. Пашковой "Император Николай I и его семья в Зимнем дворце"